Хэллоуин (сборник) - Страница 26

Повернув голову и скосив глаза, я поглядела через плечо на дорогу впереди: нет, там все еще не зажглись фонари городских окраин, не засияли огни реклам и многоглазые силуэты высотных домов не замигали разноцветными глазами. Но темнота впереди заметно налилась красным – словно где-то на дороге полыхает костер или страшное огненное око пялится на маленький автобус из тьмы.

Пока я смотрела вперед, кто-то толкнул мой локоть. Вокруг смешки. Оборачиваюсь. Рядом стоит черноволосый коротышка – мокрые грязные сосульки волос обрамляют узкое дегенеративное лицо. Кинув на меня тоскливый туманный взгляд, он опустил глаза и забормотал:

– Простите. Я ничего. Я так, для памяти.

Я отвернулась от него. Но меня снова толкают.

– Шла Саша по шоссе! И сосала сушку! Шла Саша по шоссе…

Мягкие толчки сопровождаются словами, словно выдернутыми из моей собственной головы. Обернувшись, я вздрагиваю: все пассажиры салона столпились вокруг меня и смотрят. А коротышка, пыхтя и гнусаво пришепетывая, низко нагнув голову, возится, что-то держа перед собой обеими руками, дергает этим, тычет мне в бедро, в локоть и сладострастно постанывает:

– Шла Ссссаша… и ссссосссала-ааа… уааа!

Он замер, согнувшись, – и все вокруг замерли. Шумно выдохнул. Вытер ладони о свою замызганную войлочную курточку, кивнул мне и юрким ужом ввинтился в толпу.

Удивленная, я осмотрела свой плащ: он оказался в чем-то измазан. Я полезла в карман за платком и перепачкала пальцы в клейкой матово-белой жидкости.

Вокруг засмеялись, зааплодировали.

– Ай-ай-ай! Да ведь это некрофилия! – воскликнул кто-то в толпе. И они опять рассмеялись. Все.

Кровь бросилась мне в лицо, щеки загорелись, будто их крепко натерли варежками на морозе. Я вскочила, схватившись за поручень.

Почему они смеются? Почему за все время поездки не было ни одной остановки? Ни один пассажир не вышел. Что это за маршрут? Куда идет автобус?!

Все это я, кажется, крикнула вслух.

Но мне никто не ответил.

Они – ОНИ – все так же стоят с ухмылками на серых лицах и таращатся пустыми черными провалами глаз. И все молчат. Мои нервы не выдержали:

– Пожалуйста, ради всего святого! Куда идет этот автобус?! Прошу вас!

– Шла Саша по шоссе, – объявил водитель в микрофон. – Приготовься: сейчас будет остановка.

И тут в голове у меня что-то щелкнуло. Я поняла. Узнала запах кладбищенской земли. И вспомнила все, что так долго и старательно забывала.

– Нет, пожалуйста!

Завыв, бросилась к дверям, к выходу из автобуса.

– Остановите, я не хочу!

Рыдая, стучу в двери. Больше нет сил притворяться, что ничего не помню. Раскрашивать кровавые картинки в голове в какие-то другие цвета. Делать вид, что старая детская скороговорка прицепилась ко мне случайно.

– Это ошибка. Я не виновата. Я была слишком расстроена. Пустите! Разве вас никогда не бросали любимые?! – кричу я. Плача, царапаю двери, стараюсь отодрать их друг от друга, расцепить слитые воедино железные половины – все напрасно. Только зря обломала ногти и ободрала кожу на руках.

Автобус с ревом мчится сквозь багровую мглу, его трясет и подбрасывает, из бушующего пространства вокруг несутся вопли, стоны и смех, и грязным дождем сочится кровь и боль…

– Откройте!

Автобус дернулся и, наконец, притормозил.

– Шла Саша по шоссе… Желтая куртка, розовый рюкзачок. Жизнь кончена… Потому что Олег ушел от меня. Таня утешает как может. С Нового года у нее осталась бутылка шампанского. Я и выпила-то всего пару бокалов. Вечером дороги всегда пустые. К тому же дождь. Кто ходит по вечерней дороге в дождь?!

Саша. Она шла по шоссе… И ее мама. Они опоздали на автобус, ездили в больницу навещать деда. У девчонки нет отца. От шампанского всегда голова кружится и слегка клонит в сон. Поздно. Я не заметила ее…

Она взлетела над дорогой, как скомканная упаковка фастфуда. Которые вышвыривают из окон грузовиков дальнобойщики. Раздался сочный хруст. Жирное красное пятно растеклось по стеклу; струи крови безобразно растопырились во все стороны пятернями утопающего, щупальцами раздавленного осьминога. Школьная сумка и державшая ее рука отлетели в разные стороны. У ее матери такое глупое лицо. Она удивленно открыла рот. Тетка ничего не поняла, не успела испугаться. Да. Шла Саша по шоссе. Но больше идти не будет.

Водитель остановил автобус.

Все стихло. Двери распахнулись. Снаружи, в черной пустоте, где все еще идет дождь, стоит на залитом кровью асфальте девочка Саша.

Маленькое лицо, разорванное пополам, застенчиво улыбается. Левый глаз со странным бордовым белком, словно гигантская ягода брусники, доброжелательно смотрит в мою сторону растекшейся кляксой зрачка. Другой глаз вытек, и лаковая корочка закрывает ямку в том месте, где он должен быть. Одной рукой Саша держит забрызганный кровью рюкзачок, другой – сиротски придерживает влажный комочек кишок, выпирающих из распоротого живота.

– Хочешь знать, куда я шла? – спросила Саша.

Со светлых волос на лоб капает кровь.

– Нет! – Я зажмуриваю глаза, чтобы не смотреть на чудовище, которое сама сотворила из семилетнего ребенка. – Нет. Я только хочу знать… куда идет этот автобус.

– Маршрут выходного дня, – вмешался в разговор водитель.

– Не понимаю.

Хочется упасть и потерять сознание. Но что-то подсказывает: не получится. Память создает самые жуткие кошмары – от которых нельзя проснуться.

– А что тут понимать, девушка? – тусклым голосом говорит водитель. – Каждый год тридцать первого октября мы с друзьями получаем свободу. Ненадолго. Выходим из могил. Надо же восстановить справедливость. Даже самые ужасные грешники имеют право заслужить прощение. Месть – работенка грязная, но что поделаешь? Надо! Правда, среди нас, в основном, одни отморозки. Так что многие даже получают удовольствие.