Хэллоуин (сборник) - Страница 75

Меня зовут Глеб Нефедов. Я – такой же человек, как вы, мне просто очень не повезло. В свое время я выбрал не ту дорогу, теперь я знаю это. Но тогда первый шаг нового пути не казался таким уж значительным, цена выбора стала ясна лишь потом.

Помню, как мы с Сашкой сидели на корточках на Шахтерской набережной. Склон покрывала зеленая трава, вспоротая редкими тропками. Пригревало солнце, температура, наверное, поднялась до двадцати, потому что в куртках нам стало жарко. Я смотрел на блестящую синюю Воркуту, лежащую внизу в своем широком лоне. Думал о том, что через недельку, если вновь не приморозит, на пляже неподалеку появится люд. А Сашка глядел на закрытый пешеходный мост, с него еще несколько лет назад двенадцатилетний мальчишка свалился и утонул. Лицо у Сашки было какое-то странное.

Стояла середина июня, последние беззаботные каникулы. В сентябре одиннадцатый класс, только и разговоров будет, что об экзаменах: школьных, вступительных… Но сейчас можно было курить, молчать. Мы с Сашкой хоть и ходили в один детсад, да и в первом классе даже как-то сидели за одной партой, но сдружились только в последние года два. Зато сдружились крепко. Так уж вышло, что бывших моих товарищей потянуло в другую степь: сходняки да схлесты, шапки на глаза, арматура в руках. Или это меня от них утянуло что-то? А Санек, надо сказать, был странным малым. Довольно нелюдимый, меланхолик по натуре, он интересовался географией края, советской историей, диггерством и еще черт знает чем. Впрочем, он к тому же умел увлекательно обо всех этих штуках рассказывать.

…Но нет, сейчас Сашка смотрел не на мост. Его взгляд скользил по противоположному берегу, там так же, как и здесь, белели бетонные постройки, жилые корпуса, торчала труба котельной. Но тот берег был мертвым, люди там больше не жили. Это Рудник, шахтерский поселок, с которого начался город. Вот уже лет двадцать там все заброшено.

– Знаешь, на Рудник думаю слазить, – сказал вдруг Сашка.

Не то чтобы я удивился:

– Чего ты там не видел?

– В этот раз хочу с тобой пойти. И с Каринкой.

Вот тут недоумение у меня на лице, бесспорно, отразилось, и Санек пояснил:

– После одиннадцатого класса все разъедемся. Ты в Сыктывкар, в гуманитарный свой поступать, я насчет Москвы тоже уже точно решил. Случая может больше и не представиться, понимаешь?

– Но ты же… ты с Каринкой хочешь пойти. Я вам не помешаю? Мне-то некого взять, если ты подумал…

– Да нет, втроем пойдем. Нормально.

И мы правда пошли.

Проползла неделя, которую Сашка отвел мне на подготовку. Наступило то самое воскресенье. По утреннему небу скользили белые перья облаков, я шел по безлюдной улице с сумкой через плечо. Ветер шелестел в кустах. У Сашкиного подъезда сидела на рюкзаке Карина.

– Саша опаздывает, – вместо приветствия сказала она мне, крутя в руках сотовый.

– Хороший сон досматривает, – попытался пошутить я.

Карина не улыбнулась.

Минут через десять появился Сашка. За его спиной громоздился рюкзак, а туловище пересекали ремни.

– Привет, – виновато улыбнулся он и чмокнул Карину.

Мы выдвинулись. Прохожих не было вовсе, по дороге изредка мог пронестись автомобиль. Трудовой народ затаился по домам, остались только лозунги на зданиях. Их не замечаешь. «Шахтеры – гвардия труда!» «Слава трудящимся орденоносной Воркуты». «Больше угля Родине». «Честь предприятия – дело каждого». Вышли вдоль Шахтерской набережной к аварийному мосту мимо подтертой таблички: «Внимание! Проход за… еще…». По мосту двигались, вытянувшись в линию, холодный ветер то с силой толкал в бок, то бил наотмашь по лицу. У меня слезились глаза. Внизу мрачно шумела Воркута.

Противоположный берег встретил нас тревожным шелестом листвы. Неухоженные разросшиеся деревья и кустарник захватывали покинутый район. А ведь говорят, что в прошлом веке, не так давно по сути, воркутинцы и травы-то зеленой не видели. Климат меняется. Я обернулся, кинув взгляд назад, на город. Климатические изменения ничего не значат, Воркута вымирает, это все знают. Каждый.

Сашка что-то говорил Карине. Впрочем, наверное, и она его не слышала. Забывшись, он только бубнил под нос. Мы прошли мимо какого-то позеленевшего обелиска. Из-за деревьев слепыми окнами на нас глядело здание, похожее на Дом культуры, с широкой лестницей, некогда красивым фасадом и пустым постаментом перед ним. Слева и справа застыли сооружения менее претенциозной архитектуры с проявившейся сквозь былую белизну кирпичной кладкой и теми же черными глазницами окон.

– …здание бывшей комплексной геологопоисковой экспедиции, здание бывшей центральной лаборатории. Все бывшее, – бормотал Санек.

Никогда раньше я не видел его таким. Мы шли дальше, в некогда жилую часть поселка. Обглоданные временем и мародерством пятиэтажки, все эти окна, все эти двери… Трава, пробившая асфальт. Замусоренные дороги. Круглые пятна краски на стенах. Белый каменный крест на пустыре смотрит на другой, живой берег. Память о Воркутлаге. Как-то вдруг я понял, что здорово отстал от остальных. Карина иногда оглядывалась на меня. Сашка, по-видимому, все еще находился в трансе. Глядя, как они исчезают за углом, я сам впал в какой-то ступор, будто заполнился холодным свинцом. В мертвых жилищах живет ужас. Показалось, что кто-то глядит на меня из темных подъездов – там ведь может скрываться кто угодно…

Карина вышла из-за угла и помахала рукой.

Я едва сдержался, чтобы не побежать. Что на меня нашло, неужто я такой трус? Карина недоуменно глянула на меня, когда, приблизившись, я спрятал улыбку, но тоже улыбнулась. Санек ждал за углом дома. Вскоре он завел нас в двухэтажное здание бывшего детсада, где наверху мы и разбили лагерь. Я с наслаждением избавился от сумки, порядком натершей мне плечо. Мы еще побродили неподалеку. Я думал о своих родителях, когда-то живших где-то здесь, да и я тут жил, только совсем не помню этого. Мои родители погибли пять лет назад, авария на производстве, сейчас я живу с бабушкой. Ей семьдесят шесть.